Я видел Троицу, она – скорбела…
Выхожу на станции метро Третьяковская.
Озираюсь вокруг, в надежде найти указатели к галерее. Их нет. Впрочем, тут же понимаю, что их просто и не
может быть: в Москве столько нужных кому-то мест и зданий, что начни развешивать по стенам стрелки и прочую
информацию, никаких стен на эти цели не
хватит.
На мой вопрос, как пройти к музею, миловидная девушка
указывает рукой в сторону, говоря, что пройдя улицу и между вон теми домами, я
выйду именно туда, куда мне надо. Иду, перехожу Ордынку, еще немного петляю
между домами, останавливаюсь и опять спрашиваю:
- Да где ж она, Третьяковка?
- Так Вы же стоите прямо перед ней! –
удивленно глядя на меня говорит прохожий.
Так-так…русский дворянин, а здание для
собрания его коллекции построено со значительной архитектурной примесью
восточных стилей. Едва ли это был именно его, Третьякова, выбор.
Прохожу мимо поста полиции у
металлических врат, пристраиваюсь в конец небольшой очереди у входа в здание и
по – привычке готовлю деньги для оплаты
входа в музей. Однако на входе стоят только широкие половинки металлоискателя,
сквозь которые процеживается очередь и никаких денег никто с меня не требует.
Иду далее по проходу, думая о разумности
российского правительства сделавшего вход в национальный музей свободным для
всех желающих. Ведь это возвышает патриотический дух, усиливает национальное
самосознание, прививает интерес, а может
даже и любовь, к русским традициям и
наследию. Правда, дойдя до раздевалки и увидев ряд касс, мои высокие думы тут
же развеялись: все имеет свою цену, желание увидеть оригинальную русскую
живопись – тоже.
За вход в галерею приходится заплатить
250 рублей. Это около 12 буханок хлеба или 8 долларов, что совсем не дешево,
если учесть, что сегодня размер стипендии для
учащихся российских ВУЗов 1200 рублей, а размер академической стипендии для
учеников колледжей и техникумов - 400 рублей.
Но вот я, наконец, вхожу в первый зал начала экспозиции.
Восторг и удивление охватывают меня: те самые полотна, знакомые со школьных
учебников, вот они, во всем своем величии и великолепии! Задерживаюсь то у
одного полотна, то у другого. У работы Иванова «Явление Христа народу» долго
слушаю экскурсовода, который подробно рассказывает группе молодежи о значении
многих деталей картины: и почему один из представителей народа одет в такие же
одежды, как и Иисус, и обращает внимание на «копье судьбы», выступающее из-за
спины одного из участников сцены.
Но вот, переходя из зала в зал, я вхожу туда, где собраны
лучшие образцы иконописи, в том числе и Троица Рублева – в зал древнерусской
живописи. Первое, что хочется сделать при виде Святых Ликов – перекреститься.
Но что-то препятствует этому. Иконы, которые многие сотни лет были жемчужинами православных храмов, стали
узниками искусствоведов и заточенцами стеклянных
гробов с постоянной температурой в них и прочими техническими «штучками», чтобы
деревянные полотна икон не трескались, чтобы краска на них не тускнела и не
осыпалась. Но главное…главное – одухотворенность образов, о ней никто не
подумал. А она стала ослабевать. В печаль святых образов о греховности
человеческой природы прибавилась и горечь от собственной несвободы. К ним никто
не возносит молитв, взирая на них, мало кто даже подумает перекреститься. Пред
ними не возжигаются свечи, они не окуриваются очищающим ароматом ладана. Троица
Рублева скорбит и стонет: от нее, оторванной и вынесенной из-под намоленных
сводов храма, стал отходить Дух Святый.
Именно в освященном храме живописное полотно может стать почитаемой иконой или чудотворным образом. А в
помещениях, где не слышно колокольных звонов, образы Господа, Богородицы и
Святых, превращаются в обыкновенную, не всегда искусную живопись. Написанные
для тех, кто уповает на Господа и искренне молится, они становятся образцами живописи
для ее знатоков или просто времяпровожденцев. Не случайно и зал этот назван не залом русской
иконописи, а живописи.
Заставь монаха громко молиться на площади, полной народа, и
его молитва потонет в шуме и гаме собравшихся на ней.
Вывесь там Плащаницу, и о нее станут вытирать руки
жующие шашлыки и поглощающие дешевое пиво. Нечто подобное происходит и с Ликами
Святых в этих залах. Вон молодой человек, глупо кривляясь
у одной из икон, позирует перед объективом в руках его друга. А вон влюбленная
парочка о чем-то шушукается и хихикает у образа Приснодевы.
Верующий торговец в храме меньшее зло, чем праздный богохульник в нем.
Я покидаю галерею. Смешанное чувство переполняет меня.
Третьяков – меценат и тонкий ценитель живописи, приобретал для своего собрания
не иконы, а только живописные полотна, помогая начинающим и талантливым
художникам. Он понимал, что иконы пишутся не ради денег и не для
коллекционеров. Иконы могут жить только в освященных храмах и в намоленных «красных углах» домов. Вне
их они, как и цветы без воды, вянут и в конце-концов
умирают.
И внезапно мне вспоминается
Иисусово: «Отче! Прости им, ибо не ведают, что
творят»…
1 марта 2013г.
Анатолий Апанасевич