Я видел Троицу, она – скорбела…

 

Выхожу на станции метро Третьяковская. Озираюсь вокруг, в надежде найти указатели к галерее. Их нет.  Впрочем, тут же понимаю, что их просто и не может быть: в Москве столько нужных кому-то мест и зданий, что начни  развешивать по стенам стрелки и прочую информацию,  никаких стен на эти цели не хватит.

На мой вопрос,  как пройти к музею, миловидная девушка указывает рукой в сторону, говоря, что пройдя улицу и между вон теми домами, я выйду именно туда, куда мне надо. Иду, перехожу Ордынку, еще немного петляю между домами, останавливаюсь и опять спрашиваю:

- Да где ж она, Третьяковка?

- Так Вы же стоите прямо перед ней! – удивленно глядя на меня говорит прохожий.

Так-так…русский дворянин, а здание для собрания его коллекции построено со значительной архитектурной примесью восточных стилей. Едва ли это был именно его, Третьякова, выбор.

Прохожу мимо поста полиции у металлических врат, пристраиваюсь в конец небольшой очереди у входа в здание и по – привычке готовлю  деньги для оплаты входа в музей. Однако на входе стоят только широкие половинки металлоискателя, сквозь которые процеживается очередь и никаких денег никто с меня не требует. Иду далее по проходу,  думая о разумности российского правительства сделавшего вход в национальный музей свободным для всех желающих. Ведь это возвышает патриотический дух, усиливает национальное самосознание, прививает интерес,  а может даже и любовь,  к русским традициям и наследию. Правда, дойдя до раздевалки и увидев ряд касс, мои высокие думы тут же развеялись: все имеет свою цену, желание увидеть оригинальную русскую живопись – тоже.

За вход в галерею приходится заплатить 250 рублей. Это около 12 буханок хлеба или 8 долларов, что совсем не дешево, если учесть, что сегодня размер стипендии для учащихся российских ВУЗов 1200 рублей, а размер академической стипендии для учеников колледжей и техникумов - 400 рублей. 

Но вот я, наконец, вхожу в первый зал начала экспозиции. Восторг и удивление охватывают меня: те самые полотна, знакомые со школьных учебников, вот они, во всем своем величии и великолепии! Задерживаюсь то у одного полотна, то у другого. У работы Иванова «Явление Христа народу» долго слушаю экскурсовода, который подробно рассказывает группе молодежи о значении многих деталей картины: и почему один из представителей народа одет в такие же одежды, как и Иисус, и обращает внимание на «копье судьбы», выступающее из-за спины одного из участников сцены.

Но вот, переходя из зала в зал, я вхожу туда, где собраны лучшие образцы иконописи, в том числе и Троица Рублева – в зал древнерусской живописи. Первое, что хочется сделать при виде Святых Ликов – перекреститься. Но что-то препятствует этому. Иконы, которые многие сотни лет были  жемчужинами православных храмов, стали узниками искусствоведов и заточенцами стеклянных гробов с постоянной температурой в них и прочими техническими «штучками», чтобы деревянные полотна икон не трескались, чтобы краска на них не тускнела и не осыпалась. Но главное…главное – одухотворенность образов, о ней никто не подумал. А она стала ослабевать. В печаль святых образов о греховности человеческой природы прибавилась и горечь от собственной несвободы. К ним никто не возносит молитв, взирая на них, мало кто даже подумает перекреститься. Пред ними не возжигаются свечи, они не окуриваются очищающим ароматом ладана. Троица Рублева скорбит и стонет: от нее, оторванной и вынесенной из-под намоленных сводов храма, стал отходить Дух Святый.  Именно в освященном храме живописное полотно может стать почитаемой  иконой или чудотворным образом. А в помещениях, где не слышно колокольных звонов, образы Господа, Богородицы и Святых, превращаются в обыкновенную, не всегда искусную живопись. Написанные для тех, кто уповает на Господа и искренне молится, они становятся образцами живописи для ее знатоков или просто  времяпровожденцев. Не случайно и зал этот назван не залом русской иконописи, а живописи.

Заставь монаха громко молиться на площади, полной народа, и его молитва потонет в шуме и гаме собравшихся на ней. Вывесь там Плащаницу, и о нее станут вытирать руки жующие шашлыки и поглощающие дешевое пиво. Нечто подобное происходит и с Ликами Святых в этих залах. Вон молодой человек, глупо кривляясь у одной из икон, позирует перед объективом в руках его друга. А вон влюбленная парочка о чем-то шушукается и хихикает у образа Приснодевы. Верующий торговец в храме меньшее зло, чем праздный богохульник в нем.

Я покидаю галерею. Смешанное чувство переполняет меня. Третьяков – меценат и тонкий ценитель живописи, приобретал для своего собрания не иконы, а только живописные полотна, помогая начинающим и талантливым художникам. Он понимал, что иконы пишутся не ради денег и не для коллекционеров. Иконы могут жить только в освященных храмах и в намоленных «красных углах» домов. Вне их они, как и цветы без воды, вянут и в конце-концов умирают.

И внезапно мне вспоминается  Иисусово: «Отче! Прости им, ибо не ведают, что творят»…

1 марта 2013г.

Анатолий Апанасевич